ТЕКСТ В КОНТЕКСТЕ ЖИЗНИ

Чтобы освоить эту книгу, мне понадобилось 30 лет – по сути, полжизни. Впрочем, и сейчас я не уверена в том, что, взяв ее в руки через –дцать лет, я не обнаружу там какой-то принципиально новый смысл. Зато ясно осознала одно: дело не в книге, дело – в контексте.

1

… Зима 1986 года. Мне несказанно повезло: в библиотечном техникуме, где я тогда училась, дали билет в легендарную студию Останкино на встречу с академиком Дмитрием Лихачевым. Тогда он был на взлёте. Уже ходили слухи о том, что в молодости он был репрессирован, сидел на Соловках, – и это еще больше подогревало интерес к личности 79-летнего специалиста по древнерусской литературе.

Впечатление было ошеломляющим. Я не знаю, сколько длилась та встреча – мы с приятелем ушли на пятом часу, в середине двенадцатого ночи – боялись опоздать на последний автобус. А Дмитрий Сергеевич всё отвечал на вопросы – без устали, с юношеским задором, явно наслаждаясь живым общением с аудиторией…

На другой день в техникуме все разговоры были только об этом. И вдруг педагог по русской литературе рассказал нам странную историю, которая произошла всего 10 лет назад. (Впрочем, тогда для нас, 18-летних, и это было огромным сроком.)

В 1975 году молодой, но уже признанный казахский поэт Олжас Сулейменов (его стихи мы знали по журнальным публикациям) издал в Алма-Ате книгу «Аз и Я», посвященную необычной теме: как в тексте «Слова о полку Игореве» отразилось взаимодействие славян с тюркскими племенами. «Подумайте, ведь он – носитель и русского, и тюркских языков! Это – новый взгляд на “Слово…”!»– горячился наш учитель. И тут же с горечью рассказал о том, что научное сообщество не оценило новаторства. В числе активных критиков был и академик Лихачев. Как тогда было принято, это имело не только научные, но и организационные последствия – книги поэта перестали издаваться. (Сегодня Википедия уточняет: перерыв длился с 1976 по 1987 год.) «Не мог Лихачев, бывший лагерник, не понимать, чем обернется его критика!» – был уверен рассказчик.

Мы в смущении пожимали плечами. Формула Достоевского о человеке как поле битвы Добра со Злом нам казалась красивой, но не очень понятной. Хотелось чего-то более простого, как в «Песне о друге» Владимира Высоцкого: «Если друг оказался вдруг…» К тому же, самой книжки не было ни у нашего учителя, ни в библиотеках…

Интересно, что было бы, если бы она попала в наши руки именно тогда, в самом начале перестройки? Думаю, я полностью разделила бы точку зрения учителя: яркий, необычный взгляд на проблему – и охранители от науки, готовые затоптать всё, не подходящее под их теорию. Но, как говорится, судьба распорядилась иначе…

2

Книгу «Аз и Я» я увидела только в конце 2006 года – вскоре после того, как она была переиздана в Москве. Разумеется, сразу купила и бросилась читать. Сначала – с увлечением.

Олжас Сулейменов – прекрасный рассказчик, его текст искрится неожиданными поворотами мысли, доходящей до сарказма иронией по отношению к оппонентам. Чего стоит хотя бы главка «Изяслав на кровати». По воле интерпретаторов текста, князь оказался на ней, да еще и с любовником, … на поле кровавой битвы. Сулейменов предположил, что там, где нескольким исследователям померещилась кровать, на самом деле значилось «исхоти юна кров» – истекал юной кровью. «Темнота» места была вызвана выпадением из списка нескольких букв…
Но чем дальше я читала, тем яснее становилось, что в целом эта книга – не более чем эссе. Автор свободно излагает соображения на заданную тему, не особо затрудняя себя поиском доказательств. Кстати, сознавал это и сам автор. В конце книги он очень точно охарактеризовал собственное творение:

«Я отдаю себе отчет в том, что поэтический подход к сугубо научным проблемам может и должен раздражать.
Задача этих заметок — вместе с раздражением чувств читателя вызвать и раздражение мысли.
Они написаны в полном убеждении, что языкотворцы были художниками, понять их произведение — Слово можно лишь тогда, когда проникнешь в механику их образного мышления, освоишь их язык – поэтический».

Вот так – не меньше, но и не больше. Почему же оппоненты не прислушались к этому признанию и закатили ему выволочку по полной программе тех лет? (Спасибо, хоть не посадили.) Этого я не понимала – и поставила книгу на полку.

3

Когда в очередной раз, несколько дней назад, «Аз и Я» попалась мне на глаза, я решила, что было бы неплохо отдать ее «в хорошие руки» – в качестве прибавки к подарку. Но, прежде чем расстаться, решила снова перелистать книжку. И… провалилась в нее с головой.

Читала – и дивилась: почему раньше я была совершенно глуха к тому, что так ясно мне теперь?
Да, Сулейменов – не лингвист. По образованию – вообще геолог. Сам признается в неумении вести кропотливую научную работу: «Я по природе своей поисковик. Мне важно обозначить на карте маршрута точку возможного месторождения. И сдать бутылки с водой, содержащей частицы нефти, в лабораторию на анализ. А разведывать запасы и разрабатывать их — не наше дело». Разумеется, из этого не следует, что его наблюдения не имеют ценности. Еще как имеют – незамыленный глаз видит гораздо зорче, хотя его обладатель не всегда может объяснить смысл увиденного.

Да и не в частностях дело. Книга «Аз и Я» оказалась не про «Слово о полку Игореве», и даже не про многовековые связи славян со Степью. Она – про восстановление исторической справедливости. Про то, как горько сознавать, что твой народ, история которого насчитывает не одно тысячелетие, по воле зашоренных исследователей оказался низведен до уровня населения азиатских и прикаспийских степей, культура и язык которого не оказывали на соседей сколь-нибудь заметного влияния.

«Одной из причин ненаучности историографии можно назвать и слепое доверие к письменным источникам, – считает Сулейменов. – Они отдельно, и в совокупности опровергают ходячую поговорку – “история права”. Принимая любое свидетельство древних хронистов на веру, мы получаем ложное представление о минувшем. Историческое событие чаще всего описано с одной стороны, и беспристрастность ее еще требует доказательств».

Он не скрывал своей сверхзадачи.

«Мне как писателю и любителю истории не хотелось бы, чтобы тюркская письменность, которая может стать важным свидетельством древности тюркского языка и культуры, была бы походя, бездоказательно принесена в жертву ложно-аксиоматического тезиса и истолкована как случайность, не достойная специального рассмотрения».

По мнению Олжаса Сулейменова (которое, по-моему, трудно назвать беспочвенным) многочисленные вкрапления тюркизмов в «Слово о полку Игореве» – явное доказательство того, что кипчаки, половцы и другие степные народы не только воевали со славянами, но и активно сотрудничали, обогащая друг друга.

Именно за это стремление защитить историю своего этноса от тех, кто зациклился на европоцентристском понимании культуры, писатель и был подвергнут остракизму. В том числе, думаю, и для того, «чтоб другим неповадно было». Ведь в середине 70-х СССР уже начинал трещать по швам – тем самым национальным швам, наскоро замазанным идеей о «новой исторической общности – советском народе». Трудно сказать, что подвигло участвовать в этой компании академика Лихачева. Вряд ли он не ведал, что творил…

Впрочем, Олжас Сулейменов и сам чувствовал, что его «занесло».

«…Я прочел рукопись, и у меня возникло чувство виноватости и перед теми, с кем спорил, и перед темами, которые на ходу задел, – признается он в последней главке. – Я увидел, что сам не избежал того, против чего воюю: ратуя за объективность в оценке Времени, преувеличивал Момент».

Но это – не его вина. Именно Момент правит нашими мыслями и эмоциями. Не случайно смысл этой книги стал ясен мне именно сегодня, когда в России, впервые за 30 лет, ребром поставлен вопрос о необходимости для народа уважать свою историю, свой язык и культуру.

Хотелось бы только, чтобы, взращивая его, наши ученые, журналисты и общественные деятели понимали: уважения достоин не только твой народ, а все этносы, живущие на Земле. Именно этим патриотизм отличается от национализма. И еще: никакое уважение не будет прочным, если оно основано на лжи.